Начавшийся с приходом 21 века Большой антропологический переход пробуждает множество процессов, воспринимаемых миром в основном апокалиптически. И это вполне отражает ту кризисную и даже катастрофную реальность аномии (рассогласования), которая предстает перед массами людей, вынужденных искать какие-то новые твердые основания своей жизни, подвергающейся самым масштабным изменениям в свою Новейшую историческую эпоху. К этим изменениям можно отнести бурно протекающие технологическую и информационную революции конца 20-го – начала 21-го века, стремительно растущую неопределенность в западной части цивилизации, крах либеральной и либертарианской модели мироустройства, исчерпание потенциала индустриального общества и нарастание угроз эпидемий и пандемий, также ресурсных, демографических, климатических и экологических катастроф, крах проекта модерн во всех его проявлениях, включая т. н.постмодерн, зримый ценностный упадок Запада и всей технэ-ориентированной культуры, нарастание угрозы тоталитарной глобальной цифровизации, экономические, политические социальные взрывы и кризисные состояния во всех без исключения частях мира.

Суть этих перемен и бурной стихии множества переходных процессов и хаотизированных состояний сегодня обнаруживается в том, что реальное мировое развитие более не адекватно тем моделям устройства человеческого общества, которые возникли с наступлением Нового времени. Более того, мировое развитие сегодня перестало быть унифицирующе-социоцентричным, оно все более диверсифицируется и настоятельно требует возврата к естественно-природным основаниям цивилизации, к сохранению и развитию природных основ самого человека и человеческих сообществ, к сбережению разнообразия культур, обновлению и уравновешиванию их тезаурусов, к новому, более устойчивому и более справедливому социальному устройству, отличному от глобально-буржуазного и тяготеющего к разным вариантам коммуналистско-социалистических форм, как экономических, так и политических культур. Эти перемены обозначают в реальности начало новой антропологической революции, вхождение в пространство новых мотиваций (побудительного поведения) выравнивания и взаимности, ценностей каждой уникальной человеческой жизни, новых отношений и открытого свободного и искреннего взаимодействия всех мировых культур и цивилизаций без исключения, прекращения войн и социо-культурного неравенства, поиск способов мирного преобразования насилия и агрессии, аутоагрессии человека в том числе, прекращения геноцида, этноцида и стимулирование взаимности и взаимоприятия, преобразования всех форм и политики мессианства и мессианских устремлений, идеологии и практики превосходства одних общностей над другими.

Для осуществления и проектирования подобных корневых преобразований в устройстве мировой цивилизации важно найти те культурные модели устойчивости, которые были наработаны совместным историческим опытом в различных локальных цивилизациях и которые связаны с достижением разных вариантов благополучного протекания переходного процесса, опредмеченного во множестве эпох, кризисных периодов и периодов как распада, так и становления крупных культурных очагов и традиций.

Важно отметить, что социо-культурная и личностная переходность как процесс-состояние-континуум имеет ряд свойств, различающихся по своей форме, длительности и масштабу у разных народов и культур, у каждого сообщества или человека. Но в то же время по существу разных вариантов перехода мы можем везде наблюдать троичную стадиальную структуру переходности как таковой. Эта структура была разработана в нескольких теориях перехода в культурной антропологии – Тэрнера, ван-Геннепа, Лича, Лотмана, Байбурина, Эльконина, Бахтина и др. Они четко выделили три важнейшие смысловые фазы перехода – фаза открепления от прежнего статуса, фаза лиминальности (переходности, промежуточности), фаза восстановления целостности. Агентами смысловой устойчивости в различных фазах перехода были определены разные культурные (точнее, антропные) паттерны и архетипы, у которых, однако, есть некоторые общие основания и принципы устройства.

К этим общим основаниям и принципам устройства агентов перехода относятся – наличие общин (сообществ, народностей, племен, социальных групп, субкультур, личностей) как открытого, так и закрытого типа, которые в литературе (Тэрнер) выделяются особым термином – коммунитас. Коммунитас – это культурные бесструктурные общности (сегодня мы бы сказали – общности т. н. «ройного» типа), опирающиеся на сохранность культурных и кровно-родственных корней и часто существующие в качестве покоренных народностей в глубине иной культуры (т. н. автохтоны). Далее к коммунитас относятся патрилатеральные и матрилатеральные (отцовские и материнские) системы культурного и этнического (кровного) родства, т. н. малые народы (немногочисленные народы и народности с устойчивой героической этноконфессиональной памятью и соответствующим героическим ценностным пантеоном), «блаженные нищие» и «добрые самаритяне» (Тэрнер) – то есть открытые подвижнические культуры сотериологического (сердечно-эмпатического и братского) типа, милленаристские движения (движения с различной мессианской и пророческой культурой), монашеские ордена и пр. Тэрнер особо подчеркивает, описывая коммунитас, что именно такие бесструктурные общности имеют возможность «прорваться в состояние хаоса» и получить новый опыт, обрести новую сакральность (целостность).

В культурологических теориях перехода упоминается также устойчивость традиций культурных инициаций, жертвоприношений и табу, разного рода ритуалов смерти-возрождения, характерных для множества народов, обитающих в условиях социо-культурного пограничья и промежуточности, но с устойчивой привязкой к родной территории, на окраинах обжитой и хорошо структурированной внешней «имперской» культуры. Приведенные примеры переходной устойчивости хорошо иллюстрируют картину разных по глубине и свойствам ассимиляционных (взаимопроникающих) культурных архетипических традиций, которые формируют достаточно различимые сохранные модели, исторически и феноменологически выдержавшие, как периоды заметной аномии и хаотизации, так и периоды многочисленных социо-культурных переходов (сам по себе архетип есть тот сквозной культурный смысл и его носители – в ментальности, социальной практике, мировоззрении, которые рождаются и сохраняются в хаосе). Эти модели имеют различную агентную базу, различное целеполагание и выполняют различную роль в адаптации, ритмах, обновлении, продолжительности и динамике перехода, но их общее значение для достижения устойчивости в условиях хаоса и режимов с обострением бесценно в любых фазах и эпохах.

Основные культурные (антропные) ассимиляционные архетипы

(перечислены по степени убывания плотности ассимиляционных процессов, силы стихийного противостояния хаосу, места в переходных процессах и состояниях и способности выдерживать режимы с обострением).

1. Маскулинный архетип

Поглощает хаос силовым, стихийно-энергетическим и волевым способом, легко и быстро, имеет ярко выраженную поисковую и агональную (состязательную) стратегию, не любит конкурировать (воевать за трофей), но хорошо умеет воевать за собственный смысл и правду (суть). Маскулинный архетип имеет приоритетом стоические принципы, честную авторитарность, наделен хорошо проявленным экзистенциальным (бытийным) интеллектом (по Гарднеру), где «нет ни эллина, ни иудея», способного соединить в равенстве (выравнивающей ассимиляции) даже, казалось бы, несоединяемое. Не ориентирован на материальное, в деятельности всегда ориентируется на идеальный образ, чувственно застревая на нем и прекрасно себя чувствует в стихии неопределенности.

Часто имеет т. н. негативное мышление, так как очень внутреннее противоречив. В культурах выражен в гомогенных сообществах-братствах, монашестве, т. н. культурах Пути и самосовершенствования (даосы, суфии, богумилы, катары, альбигойцы и др.), культурах подвижничества и первопроходчества, защитников правды, сирых, слабых и угнетенных любого направления. Социально крайне активен, как внешне, так и внутренне, может оказывать цементирующее и обновляющее влияние на целые цивилизации и поколения, оставаясь, однако, на общекультурной периферии вне зоны аномии и хаоса.

Маскулинные культурные сообщества – однородные, как стая или род охотников-собирателей, их сетевая форма – «рыбья стая» (по А. В. Олескину) в любой среде способны энергетически ассимилировать множество иных культур. Эти культуры в то же время обладают ярко выраженной и вызывающей активное подражание героической ментальностью, также способностью проявлять героическое самопожертвование и героические поведенческие паттерны, отрицают любую элитарность и привержены прямой открытой общинной, вечевой демократии и потестарным вождеским традициям.

Поведенческие стратегии – либо полный одиночка (вождь в том числе), либо полный слитный коллективизм (община-братство), стая, племя, клан, родовая община. Активен в периоды всех пассионарных и пророческих толчков (по Гумилеву), включая зарождение всех религий. Участвует во всех агональных культурных ритуалах и играх – состязания и поединки, военные и спортивные игры, борьба за Родину, Отечество, веру, кровь и почву, культы мученичества, тотемизм, анимистические культы, культы предков, субкультуры нигилизма и атеизма.

Маскулинные культуры являются выраженными носителями характеристик т. н. социальной эргичности (по Русалову), где четко выделяются такие противоположные качества как стремление к социальному лидерству или растворенность в массе, высокая или низкая социальная контактность. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «духовно-религиозный» архетип, в истории России проявляется от крещения Руси, в период 2002-2010г.г. прошел глубокую трансформацию.

Культурные стратегии – «склеивающие» общественные движения, поточные и цепочечные (эстафетные) паттерны передачи сигналов (особенно звуковых) и информации, многоагентные сообщества, максимально однородные, где нет ни узлов, ни частиц. Всегда ориентирован на окраинные подражательные слои культурного времени – либо на архаичное прошлое (синдром первопредка), либо на чувственно переживаемый образ будущего, на т. н. канунное время. Наиболее активен во вторую фазу перехода, лиминальную, связанную с обилием конфликтов, войн, пиков хаотизации, оказывая энергетически-мобилизующее воздействие на среду и указывая путь выхода из хаоса. К маскулинному архетипу относятся социально предприимчивые и активные сообщества – маскулинные субкультуры, номадические культуры пограничных, горских и конно-кочевых народов, пракультурные поисковые сообщества охотников, команды-стаи, они феноменально устойчивы именно в зоне риска и катастрофы, особенно тяготея к крайним социальным нишам – пограничным или промежуточным. Кроме того, маскулинные культуры и субкультуры отличаются т. н. кентавризмом, обладая способностью порождать парадоксальные и кентавр-состояния в различных традициях, но при этом в среде обитания эти субкультуры создают сверхпрочные традиции и культурную память равенства, сплоченности, солидарности, сверхсильной выносливости.

2. Созерцательный архетип

Архетип-консерватор, приземлен и вынослив как атлант, который держит небо, обладает не менее мощными энергоресурсами, чем маскулинный, но гораздо более медлителен и неповоротлив. В отличие от маскулинного, наделен могучими материальными ресурсами, ориентирован на ощупывание и преобразование прежде всего именно материальных процессов и состояний, и на этой основе способен выстраивать не менее мощные духовные системы, способные оживлять («проветривать») даже самые застойные процессы и состояния. Созерцательные культуры тяготеют к т. н. социальной эмоциональности (по Русалову), различаясь по степени ранимости или восприимчивости к социальной коммуникации и умения ее налаживать. Этот архетип обладает редчайшими интеллектуальными способностями – т. н. музыкальным интеллектом, в хаосе умеет настраивать одухотворенным умом на совместную ассимиляционную деятельность любую среду и любые сообщества, присущ каждой духовной традиции и каждой религии, выполняя принцип «религар» – всеобщей связи. Особенно мощно проявлен в развившихся на Востоке дхармических религиях – буддизме, джайнизме, индуизме, сикхизме и др.

Созерцательные культуры имеют отчетливую конфигурацию лабиринта, с сакральным центром и множеством ходов и оболочек, тщательно оберегающих корень и всю корневую систему и потому устойчивы в любом переходном процессе, особенно на входе в него и на выходе. Основанные на культе предков и пращуров, также ненасилия, они составляют как бы оберегающую рамку для маскулинного архетипа и обладают при этом способностью удерживать вертикальную традиционность, спокойно преодолевая любую дискретность и любую прерывистость пространственно-временного потока, легко удерживая ранее занятые территории и сохраняя цикличесий постоянный темп. Их постоянная культурная стратегия-игра – т. н. мимикри (повторение, копирование) – природы и антропной природы – то есть правды, которая отражена в характерной сетевой форме «муравьиного» типа (по А. В. Олескину).

В пассионарном цикле эти культуры занимают ведущую позицию пассионарного перегрева (по Гумилеву), аккумулировав в себе могучую энергию множества пассионариев, но обладая при этом способностью регулярного сброса через тщательно разработанные духовные «практики восхождения» (например, «восьмиричный путь нравственного делания») пассионарных энергетических излишков и консервации своего пассионарного энергетического потенциала в автохтонных традициях и ритуалах самоограничения, а иногда и самоистязания. Поэтому они сохраняются столетиями при любых социальных или природных катастрофах и войнах, находя себе место даже в качестве покоренных культур, не смешиваясь, однако, с культурами завоевателей. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «пассионарный» архетип, в истории России имеет проявленность в периоды всех крупных войн, пережил трансформацию в 2003-2010г.г.

Созерцательный архетип часто имеет ритуальную нагрузку, утяжеляющую деятельность, но эта нагрузка оправдывает себя как неизбежное следствие соблюдения многочисленных внутренних поведенческих кодексов, которые нужны для защиты корня. Утяжеление также относится и к самой структуре архетипа – он перенасыщен иерархическими связями и вообще крайне сложной династийной, гаремной системой передачи информации. Поведенческая стратегия поэтому часто ограничивается простым подражанием и точной передачей первоначального сигнала, символа или ритуала, которые, однако, идеально сохраняют строгий топос и гармонию лабиринта с его сакральным ядром.

Лабиринтное устройство созерцательных культур сохраняется не только в их сакральном статусе, оно проявлено и в ярко выраженной практической, материальной направленности, опредмечено в любых общественных сословных или кастовых структурах (в современных цифровых корпорациях, артелях и цехах в том числе), замкнутых этноконфессиональных общинах, особенно автохтонных, и способно уравновесить своей незыблемостью любой переход и любую хаотизацию.

3. Патрилинейный архетип

Патрилинейный архетип крайне осторожен и сенситивен – на первый взгляд, но обладает при этом выносливостью и социальной плодовитостью в гораздо больших масштабах, чем все остальные архетипы. Это его свойство связано с тем, что именно он способен ассимилировать, достигая максимальной слитности, любых антропных агентов, сферы, сообщества и страты, иногда вплоть до их взаимного растворения. Взаимность – «зашита» в «ризомном» («грибном» – по А. В. Олескину) рыхлом устройстве этого архетипа и именно его взаимопроникающие свойства лежат в основании устойчивости цивилизации, как исторически сложившейся общности вообще и в основании отдельных локальных цивилизаций с глубокой древности, а также устойчивости общецивилизационного перехода к т. н. стадии города.

В цикле пассионарности (по Гумилеву) этот архетип располагается именно в фазе обскурации (цивилизации), которую Гумилев обозначал как застойную, «заболоченную» фазу «заката», «золотой осени цивилизации», предшествующую завершению всего пассионарного цикла и постепенного перехода к состоянию культурного мемориала.

Между тем в этой фазе обскурации происходит множество разнонаправленных процессов, которые не так значимы для пассионарности, она их даже игнорирует, но зато для устойчивости в хаосе данные обскуративные процессы невероятно важны. Потому что патрилинейный архетип, обладающий т. н. межличностным (мудрым, взвешенным, эмоциональным, наблюдательным, эмпатическим) интеллектом (по Гарднеру) – единственный, который способен определить смысл всего развития, найти тот смысловой образ и суть, которые скрываются за бурным хаотическим переходным процессом. Тем самым, патрилинейный архетип умеет направить весь переходный цикл на более высокий, более осмысленный уровень, часто воспринимаемый, однако, как запутанность, как нелинейность, алогичность и аритмичность.

Его значение в переходе связано с трансляцией могучей агональной энергии маскулинного архетипа и переброски ее в область смысла, ассимиляционного уплотнения и гибридизации различных культурных традиций в новое единство без повреждения, однако, их смыслового содержания. Феномен «имперского языка» и «имперской идентичности» – как, например, «имперского» арамейского языка в эпоху Христа или «советского человека» в СССР – хорошо иллюстирирует данный вариант ассимиляции. Этот же феномен лежит в основании демократической ассимиляции античного полиса, породившего традицию общинно-городского демократического агонального консенсуса, ставшего образцом демократической политической культуры на века вперед.

Роль патрилинейного архетипа в хаосе перехода – завершающая. Он очень осторожен, но в конце перехода целиком способен передвинуть скорость и масштаб хаоса к мудрому эмпатическому, сердечному согласию, и тем самым утвердить новую энергетическую структуру – эргичность (по Русалову), где нет темпа и ритма, нет целеустремленной логики, но есть потребность к осмысленной деятельности, энергетическая мощь доверия и уравновешенности. Материальное пространство вполне «вписывается» в эту эргичную структуру, равно как «вписывается» и бурная информационная деятельность. Эти обстоятельства превращают патрилинейный архетип в центр консенсуса, равновесия и упорядоченности всего процесса перехода, придавая ему творческое вдохновение (креативность) и умную сердечность (софийность). Матрилинейный архетип часто составляет историческую пару с патрилинейным, обладая способностью перевода его концептуального богатства мудрости в стройную систему истинного знания или устойчивого уклада сбережения семьи и ее ценностей, основанного на идее строгой нравственной чистоты (см.ниже).

В терминологии каскадного принципа развития истории В.Г.Буданова – это «коллективно-соборный» архетип. В истории России – идет от стояния на Угре, символизирует освобождение от порабощения.

Патрилинейный архетип имеет древнейшую культурную историю, входя, как составная часть во множество культов воскресающих и умирающих богов, культы «пупа земли», платонические культы, культы Логоса, все авраамитические религии, ведические культы, культ Софии-мудрости, старчество, анимистические культы и ритуалы жертвоприношения, включая т. н. ритуалы заместительной жертвы (в том числе паттерн «козла отпущения»), все культуры перехода, как ритуализованные инициации.

4. Рациональный архетип

Рациональный архетип в переходных процессах выполняет ту же организующую хаос роль, что и маскулинный, но не энергетическую, и, тем более, не материальную, а чисто информационную, составляя, тем не менее, устойчивую пару с маскулинным архетипом и устойчивого антагониста с иррациональным архетипом, а также соперника с архетипом фемининным, претендуя в социуме на культурно-языковое первенство. Можно даже сказать, что переживаемые ныне всеобщий хаос и процессы информационной революции, связанные с бурным и неопределенным развитием сетевых технологий любого уровня и направленности – это стихия именно рационального архетипа, его различных исторических и современных форм – от соседско-общинных, до милленаристских, революционных и пророческих движений и, наконец, современных «океанических» форм интернета.

Культуры рационального архетипа обладают типичным свойством информационных процессов как таковых – они «пуэрилистичные» – то есть не взрослые, отроческие, бунтарско-разрушительные, задающие, однако, четкую темпоральную структуру переходно-хаотизированным процессам – т. н. темп (по Русалову), обладая способностью ускорять или замедлять процессы деятельности в среде своего присутствия.

Стихийная власть рационального архетипа над хаосом перехода заключается в феноменальном качестве рацио, как несущей сквозной культуры, как прошлого, так и будущего Просвещения – качестве полноценного владения языком, трансграничными языковыми средами, культурными текстами, семантическими социо-культурными рациональными рядами, и, соответственно, лингвистическим интеллектом (по Гарднеру).

Ассимиляция, которую образует рациональный архетип, более напоминает аккультурацию, то есть процесс агонального состязательного, сетевого равноправного и равноценного взаимодействия культур, культурного сотрудничества и кооперации (соработничества), когда каждая из них занимает свое четкое место, но при этом они все вместе формируют новое «срединное», как уравновешивающее, так и соревновательно-конфликтное пространство, иначе – сетевой консенсус и информационную развивающую среду.

Поэтому культурные традиции рационального архетипа – это исторические традиции Слова («в начале было Слово»), словесности и письменности и всего их исторического пути на протяжении всех шести информационных революций от появления речи до появления интернета. С этой точки зрения рациональный архетип всегда является спутником всех переходных процессов, связанных с информацией, в истории любого государства играя роль просвещенного Учителя. В терминологии каскадного принципа развития истории В.Г.Буданова – это «властно-корпоративный» архетип. В истории России проявлен от Рюриков, до Ивана Третьего, возрождался в екатерининскую эпоху.

Культурные традиции рационального архетипа отчетливо антропоцентричны, аскетичны и предусмотрительны, они образуют характерную сетевую форму т. н. хирамы (по А. В. Олескину) – то есть интеллектуального братства. Эти культуры связаны с практиками нравственного и духовного совершенствования и культом Учителя, это, в том числе, культы самоотречения, андрогинии, оракулов, Слова, Писания и Предания, культы Пути – даосские, суфийские, монашество, «Небесного наставника», тантризм, старчество, исихия, мистериальные культы, философствующие культы. Данные исторические формы рационального архетипа сохранны до сегодняшнего дня, напоминая подростковое андрогинное братство, а также т. н. экзистенциальное братство (по Ясперсу) как сообщество равных участников-братьев информационных революций, будущего ноосферного мирового технологического союза и первопроходцев новой ноосферной цивилизации.

5. Матрилинейный архетип

Матрилинейный архетип – самый закрытый и жесткий из всех других архетипов, но в среде он ведет себя гибко, приспособительно, составляя стратегию т. н. пластичности (по Русалову), определяющей степень группового или личного программирования и способности переключаться с одной программы действия на другую. Культуры матрилинейного типа никогда не формируют крупных социальных форм, они скорее малые и даже сверхмалые, образуя сетевую «клеточную» форму (по А.В.Олескину), обладая способностью пассивно сохраняться при любых обстоятельствах, включая хаотические, такие как беспрерывные войны и разруха, составляющие типичный исторический фон их существования. Эти культуры в среде обычно придерживаются крайних поведенческих стратегий именно относительно пластичности – либо аномально поведенчески стабильно-податливы и подчиненны, даже покорны (имея сходство с автохтонными), либо поведенчески столь же аномально бунтарские, очень активные, жестко-доминирующие, властные, воинственные, авторитарные. Данное скольжение с верха к низу и наоборот отмечается в историческом развитии матрилинейных культур и субкультур повсеместно. В пассионарном цикле по Гумилеву матрилинейные культуры отмечены в самом его конце, составляя характерные примеры депрессивной субпассионарности, фиксированной либо на приземленном потребительстве, либо на высоком «небесном промысле», переходящих в мемориальную фазу с некоторым оживлением перед историческим гомеостазом.

К матрилинейным культурам относятся закрытые культуры домостроя, потребительские культурные сообщества, фанатично фиксированные на консьюмеризме и продуктах питания, либо замкнутые и аскетичные духовные общины, все так же фанатично фиксированные, но на «духовной пище», также почвенничество, фундаментализм, родноверие, старообрядчество (в России древлеправославные, хлысты, духоборы, молокане, казачье старообрядчество и пр.), крепостничество как земельного, так и индустриального типа, трудовые общины и сообщества, пуританство – как в протестантизме, так и в других обновленческих ответвлениях авраамитических религий или культов, но особенно распространенных на Западе (Европа и Америка) и на Севере Европы и Евразии, также в Передней Азии.

Матрилинейные культуры достаточно легко формируют ассимилированные этно-конфессиональные, семейно-родовые, межрелигиозные или неорелигиозные субкультуры и социальные общности со сходными пуританскими или фанатично-почвенническими или авторитарно-аскетическими устоями. Часто встречаются также монашеские общности и монашество по строго аскетически-ритуальному уставному типу, закрытые культы чистоты и мудрости. В истории России – в терминологии и каскадного принципа В. Г. Буданова – эти культуры формируют т. н. «властно-авторитарный» архетип, проявленный в опричнине, в правлении Ивана Грозного, также в периоде от Елизаветы до Александра Первого, он активен в настоящее время – до 2060г.

Данная приземленная жесткость и даже почвенническо-хозяйственный фанатизм очень характерны для матрилинейных культур, мотивированных исключительно на то, чтобы заботиться о сбережении семейно-родового уклада и потомства, сохранении потомственно-культурного и чистоты духовного природно-религиозного кода в обществе в целом, в этом отношении они очень близки с архетипом патрилинейным. Четкая фиксация отмечена в этих культурах и в интеллектуальном плане – они являются носителями т. н. натуралистического интеллекта (по Гарднеру), замкнутого на биологическом или гео-ориентированном (почва, мать-земля как суть, сущее) взгляде, включая мировоззрения (протестантские в том числе), направленные на поиски истины (точнее, роды истины), например, и особым пристрастным отношением к сохранению природы вообще или природы и кодов общинно-семейного устройства и вещей в мире. Социалистический общинный идеал и коммунистическая идея как идея и практика истинного природного чистого бытия матери-земли и чистого духовного устремления очень близки к этому мировоззрению, ставшему для России частью судьбоносных испытаний в 20 веке, не исчерпавших свой потенциал и сегодня.

Русские общинные утопии, однако, взорвав в 20 веке весь цивилизованный мир, взорвали внутри своего русского мира в поисках новой истины, прежние цивилизационные устои, и вызвали к жизни на фоне коммунистического хилиазма взрыв гуманизма, глубинный ресурс беспримерного мужества, воинского и трудового подвига миллионов, отвагу, храбрость и массовое патриотическое самопожертвование в ходе технических перестроек, мировых и отечественных войн за свободу и независимость своей земли, братски сплотивших всю восточно-христианскую цивилизацию.

В социуме данные культуры отмечены у всех социальных групп и этно-конфессиональных сообществ с уникальной выносливостью и высокой рождаемостью и вообще плодовитостью, как западного, так и восточного происхождения, где материнский род имеет важнейшую функцию сохранения всего сообщества. Они ориентированы либо на замкнуто-материальный, либо замкнуто-духовный интерес и наделены очень высокой, скорее изнурительной работоспособностью и производительностью (апология работы во имя идеала) во всех тех областях, где они задействованы. Они достаточно автономны в любом обществе, легко приспосабливаясь к любым внешним условиям, но сохраняя при этом неизменно всю свою внутреннюю структуру, где ядро состоит из связки мать-дети любого генеза. Их особая роль в сохранности общественных устоев состоит в том, что именно они способны охранять глубинный потенциал выживания и непрерывности передачи цивилизационного кода при самых тяжелых и разрушительных процессах (войны, катастрофы, переходные состояния и периоды).

6. Фемининный архетип

Утонченная сила фемининного архетипа оказывает в среде весьма разнородное, скорее даже распределенное влияние, которое, однако, обладает способностью добиваться целостности и законченности в любом процессе. Культуры этого типа, которые от «культа» (Аверинцев), они действительно отвечают самому пониманию культуры как состояния культивированной почвы, как выстроенного и упорядоченного, гармоничного пространства. И в этом отношении фемининные культуры прямо противоположны хаосу с его грубым и беспорядочным разрушительным воздействием, бесцеремонно взламывающим любой мало-мальски налаженный порядок. Но это – только на первый неискушенный взгляд. Потому что в каждой фемининной – по сути гедонистической, десакрализованной – культуре заложена могучая сила хаотизированной трансформации. К ней относятся культурные традиции удовольствия, трансформирующие среду не силовым, аскетически-революционным или религиозно-сакральным, а знаково-конкурентным путем. В том числе путем расчетливого, обволакивающего культивирования символов, культурных текстов, создания шедевров искусства, особенно искусства изобразительного, создания особой конкурентной культурной среды и атмосферы, способной подавить соперника (другую культуру) и преобразовать «мягкой силой» даже самые незыблемые устои и сохраняясь поэтому в хаосе на «вторых ролях», в социальной тени, но при этом в культурном апогее.

Культура европейского или азиатского Возрождения, которая буквально за считанные 200 лет взорвала и уничтожила власть многовековой сакральной средневековой мудрости и религиозной морали, положив начало Новому времени, была чисто фемининным культурным опытом. Он показывает силу фемининного архетипа, спонтанно внедрившего в среду тонко окультуренный хаос и получившего неслыханное наслаждение от спонтанного и свободного, чувственного самовыражения язычески-античного материально-телесного человеческого начала, распространив его на всю культурную традицию. Парадоксальность фемининного архетипа полностью обнажена в этом культурном феномене – материальная, глубоко приземленная социальная пластичность (по Русалову), с различными моделями социальной коммуникативности – от легкости до замкнутости, наряду с культурой одухотворенности человеческой свободы и антропологического взрыва либеральной апологии разума и опоры человека на самого себя, в сочетании с редким аморализмом и нигилизмом, многочисленными и кровопролитными войнами, порождающими в совокупности четкое социальное равновесие.

В пассионарном цикле (по Гумилеву) фемининный архетип занимает место надлома, когда пассионарный импульс сокращается и начинается – на фоне создания культурных шедевров – эпоха многочисленных войн, которая показывает как пассионарная система спонтанно вырабатывает из себя излишнюю пассионарность, десакрализует и переносит ее в ценностный, а затем и в осмысленный культурный слой (сначала в фазе инерции – см. ниже и в фазе обскурации – см. патрилинейный архетип). Его либерально-социальная энергия отразилась во множестве объединительных и центростремительных дихотомных процессов образования светских наций. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это «духовно-идеологический» архетип, в истории России проявлен от Сергия Радонежского, активен в период Куликовской битвы, переживал возрождение – 2012-2018.

Исторически фемининный архетип постоянно менял свой социальный облик и социальные маски, формируя характерную пластичную сетевую «модульную» форму (форму медуз, полипов, по А. В. Олескину). Эта же энергия фемининного архетипа питает и тонкий визуально-пространственный интеллект (по Гарднеру), который, будучи культурной основой изобразительного искусства и всех т. н. игровых моделей социального устройства, включая современные социальные сети, все денежные культуры и культуру современных геймеров, от политиков и предпринимателей, до клиентов кабаре и казино, держит под своим расчетливым контролем всю либерально-рыночную среду.

Культурные традиции фемининного архетипа действительно очень социально-пластичны. Эти культуры самые устойчиво-гибкие в социуме, они направлены на сочетание сетевой однородности и в то же время индивидуальности и конкурентности, на поиск «золотой середины», на сочетание общих и частных ценностей и оценок, вообще оценочности (и безоценочности, уникальности) как социального принципа. Культуры этого типа отчетливо комплиментарны и действуют с помощью т. н. ассимилятивной комплиментарности, стремясь не просто подавить, но обогатиться за счет подавления иной культуры или манипуляции ею, включив ее в «культуру общего». Они тяготеют к самым разнообразным игровым сценариям, но при этом весьма поверхностны, стремясь к утилитарным (полезным) кодирующим структурам, в том числе деньгам как всеобщему эквиваленту и основной социальной игре.

В то же время данные культуры обладают феноменальной приспособляемостью, адаптивностью и способны ассимилятивно «выровнять» любой социальный процесс, ввести его в русло взаимодействия, прагматики, соседской взаимопомощи. Приспособительные способности фемининного архетипа, однако, сильно поколеблены в современную революционную эпоху информационных сетевых технологий, которые, предлагая новый, сетевой эквивалент социальной регуляции, откровенно претендуют на свержение власти денег. В то же время очевидно, что эти приспособительные способности фемининного архетипа пока никуда не исчезли, постепенно уходя в социальную тень и оказывая «сопротивление» разрушительному хаосу «мягкой силой» культурных, финансовых и информационно-сетецентрических войн и конкуренцией социо-культурными стереотипами и ценностями, тем самым только усугубляя хаос.

7. Эвристический (тэхне-культурный) архетип

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении эвристического архетипа – это сочетание в нем множества сложнейших разнонаправленных и радикальных состояний, процессов, культур, стратегий и практик. Это картина дополняется тем фактом, что именно данный архетип является носителем древнейшей тэхне-культуры (сочетания культуры техники, техничности и мастерства), буйно расцветшей в недавно закончившуюся индустриальную эпоху, опираясь на свой развитый т. н. логико-математический интеллект (по Гарднеру). Индустриально-техническое доминирование в 19-20 в.в. вызвало к жизни культурные технологии, обладающие инструментарием трансляции других культур и языков, в том числе языков т. н. множественного интеллекта как такового (его отдельные представители рассмотрены во всех других архетипах).

Данное обстоятельство периодически порождает в эвристическом архетипе иллюзию интеллектуального и культурного превосходства, доминирования и экспансии во всех сферах, ментальных сферах в особенности, что неизбежно, в свою очередь, вызывает как разрушительный тэхне-культурный радикализм (тэхне-шовинизм, тоталитаризм), так и цифровое или конструкторское ментальное оскудение. Причина этой постоянно воспроизводящейся мировоззренческой и культурной деструкции эвристического архетипа заключена в том, что он постоянно находится в состоянии стратегии-игры т. н. иллникс – болезненного головокружения, своеобразного опьянения от стресса интенсивного измененного состояния сознания. Из-за «широты» охвата и сложности собственной конструкции ему крайне затруднительно определить целевую причину своего существования, войти в «туннель» собственной истины, найти свое подлинное место и подлинную онтологическую цель, которую он никак не может породить, но от которой фатально зависит.

Кроме того, еще одна – более исторически и феноменологически глубокая – причина данной деструкции состоит в том, что эвристический архетип существует в поведенческих стратегиях т. н. эмоциональности (по Русалову), где хорошо проявлена особая чувствительность к удаче и результатам своей деятельности. Потому в эвристических культурах нередко наблюдаются крайние, мессианские состояния культивирования колоссального (сверх-человеческого) либо состояния столь же крайнего, приниженного, фактически мазохистского свойства, связанного с принуждением обслуживать чужие интересы, особенно интересы элит.

Эта зависимость, возникшая еще на заре промышленной революции, не дает ему возможность определить свое истинное призвание и уникальное предназначение для человека. Ему гораздо легче определить социальный, повторяемый приоритет, чем приоритет личностно-уникальный, указав еще раз на безусловный приоритет точного тэхне-знания как такового, претендующего на создание машин полного контроля над человеком. Так регулярно появляются все новые тэхне-иллюзии, часть которых в современном мире транслируются как техническая сингулярность.

Ситуация оказывается тупиковой, потому что тот, кто не может найти инструмент для собственной уникальной, неповторимой цели, не может выстроить подлинную цель общественную. Данная удивительная и исторически постоянная аутоагрессия эвристического архетипа по-прежнему зеркально провоцирует агрессивную же среду его существования, мешая ему прорваться сквозь собственный барьер.

Не менее агрессивно-парадоксальным оказывается, поэтому, и постоянный фон его исторического существования – сочетание эпох крайне ожесточенных локальных, гражданских, мировых войн и революций с периодами как застойно-тоталитарного, так и имперского мирного и блаженного времени, ностальгия по которому пронизывает любое реформаторское и эвристическое мировоззрение, легко принимающего войну и силой навязанную революцию или тоталитарную власть за социальную и тем более личностную норму. Именно поэтому эвристический архетип постоянно обманывается с точки зрения восприятия хаоса, он принимает его за войну, хотя хаос не является войной, он ею только иногда становится.

Социальность, жесткая социоцентричность и зависимость от социума воспринимается эвристическим архетипом как точно такая же норма, сочетаясь, однако, с предельно ожесточенным, до абсурда, отстаиванием независимости как индивидуальной свободы воли (отличать от свободы личности), так и вообще свободы от любых ограничений, барьеров и ответственности. Сетевая форма существования эвристического архетипа – т. н. «шимпанзинная стая» (по А. В. Олескину), где сеть как форма самоорганизации синтезирована с иерархией, особенно иерархией территориального и ролевого доминирования.

Дополняет эту парадоксальную картину редкой деструктивной зависимости от власти социума изворотливая и удивительно устойчивая приспособляемость эвристического архетипа к любым крайним обстоятельствам, к любой экстремальности, в сочетании с устойчивой стратегией доминирования любой ценой и стремлением не просто к конкуренции, но к бунтарству и маниакальному преследованию соперника до его тотального уничтожения.

Эта жестокость тэхне-культуры в ряде мест, в частности в России, была в 20 веке особо разрушительной, воспроизведя в гипертрофированном виде типичную социоцентричную технологию уничтожения индивидуальной жизни и подчинения культур индивидуальности культурам чисто социальным. Социально-инженерный подход к человеку удерживается в России, и не только в ней, и сегодня, сохраняя и достаточно архаическую техне-модель культуры, замешанную на тотальном поклонении вождям, создавая для этого вновь и вновь культовые формы, героизирующие насилие, обожение пирамид и зиккуратов, манию «догнать и перегнать» и цифрового величия.

В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это «трансформационно-коллективистский» архетип, в истории России проявлен от восстания Степана Разина, также Пугачева, активен в периоды всех революций.

Культуры эвристического типа всегда пользуются силовой, жестко подавляющей ассимиляцией, а также «территориальным эгоизмом», часто полностью уничтожая все иные культурные традиции на тех территориях, которые завоевывают, история предоставляет этому исчерпывающие примеры, как в эпоху древних империй, так и империй современных, западных особенно. Собственно, вся культурно-техническая политика Запада, начиная с Нового времени – это смесь культурного геноцида и хищничества с разного рода оплодотворением покоренных или уничтоженных культур эвристическими тэхне-достижениями, разумеется за их счет. Не менее иллюстративна в этом отношении и вся история действий эвристического архетипа в отношении среды собственного обитания, освоения космоса в том числе, и тем более в отношении вполне разумных современных цифровых технологий, которые рискуют быть незаслуженно использованы для нового типа сетевого геноцида, стирания культурного разнообразия и утверждение «цифрового концлагеря».

Культурные традиции эвристического типа полны примерами такой ассимилятивной экспансии и поглощения других культур и культов, вся история Реформации это показывает очень ярко. Не менее ярко это видно на примере и более ранней истории такого же «имперского» поглощения, особенно в фазе заката всех бывших империй и их наследников, а также на примере наиболее разрушительных последствий действий тэхне-культур 20 века, тоталитарных, национал-социалистических, либерально-колониалистских, глобалистких и пр.

В то же время эти культуры были всегда очень результативны там, где требуется социально напряженная, массовая работа над сверхзадачами, особенно теми, которые устремлены к горизонту, мечте, в том числе и теми, что рождаются в хаосе. Поэтому эвристические культуры могут ужиться с любым из этапов хаотической перестройки, внутри любого переходного периода, поскольку они всецело подчинены непрерывному потоку технологического творчества. А в современном мире они формируют целый культурный слой множественных фабрик мысли, цифровых и иных лабораторий, новаторских центров, цифровых платформ, крайне нуждающихся в преодолении политики «цифрового превосходства» и «цифрового эгоизма», переходу к открытой кооперации и определении нового целеполагания и новой сверхзадачи.

В пассионарном цикле Гумилева эвристический архетип занимает крайнюю нишу перехода к мемориальной фазе, где первоначальный пассионарный импульс уже угас и начинает формироваться пантеон памяти всего предыдущего развития, а также множество футурологических образов. Это означает, однако, что именно эвристический архетип – как точка экстремума, агонии, порога – способен предвосхитить новый пассионарный толчок и выстроить новый топос будущего, но только в том случае, если он соединится и осуществит новый синтез с другими архетипами (или дисциплинами), наиболее адекватными для преобразования хаоса, которые придадут ему силы, веры, смысла, выносливости и помогут безошибочно определить новую историческую цель.

8. Иррациональный архетип

В пассионарном цикле Гумилева иррациональный архетип занимает место инерционной фазы, следующий после фазы надлома, когда начинается промышленная революция, а впоследствии и Новейшее время с фазой обскурации. Когда появляются повсеместно – на Западе и Востоке – массовые и однородные страты равнодушных мещан-субпассионариев, мечтающих, однако, о героике пассионарности, но не имеющих никаких возможностей к ней обратиться из-за того, что вся их жизнь в эту фазу полностью поглощена борьбой за обладание – властью, богатством, имуществом, доминированием над любыми территориями, включая территорию рационального позитивного знания. Борьба за раздел мира, за власть и глобальный контроль над ресурсами, стало непреходящей либеральной культурной ценностью в среде формирования именно в это время глобальной элиты капиталистически-буржуазного строя, которая целиком входит в иррациональный архетип. С этого времени – конец 19-начало 20 века – ценности либерального успеха ассимилируют всю глобальную культуру, ставя весь мир в зависимость от неотвратимости главного спутника либерального успеха – войн, которые в эту эпоху переходят из стадии локальности в стадию мировых, где иррациональный архетип занимает отчетливую позицию бегства, стараясь сделать все от него зависящее, чтобы добиться победы исключительно «чужими руками» и избежать попадания в хаос.

Эта типичная «страусиная» стратегия отражает характерный парадокс иррационального архетипа, который состоит в том, что его существование выстраивается исключительно на азартном культе игры в жребий, удачу, т. н. алейя, игры за добычу и трофей, а также на экзальтированном романтизме светской «веры в разум», на героике собственной грандиозности, точнее на героизации того, чем он стремится сначала материально, а потом духовно обладать. Иррациональные культуры в процессе выстраивания своего проекта модерна (Нового времени и Новой культуры) повсеместно создавали свой новый кодекс «иррациональных верований», «нового хилиазма» и квазирелигий «эзотерических неокультов» и «магических неорелигий», существуя в сетевой форме именно светских верований – иначе «нейросетей» (по А.В.Олескину). Формируя тем самым социально-сетевую территорию, свободную от усилий веры в нечто высшее, чем собственно разум, от влияния традиционных религиозных систем и строгой религиозной этики самоограничения, полагая Бога своим конкурентным соперником. Появившись после эпохи Возрождения, эта новая «разумная» иррациональность сделала ставку на типичную экстернизацию рацио, на героизацию впечатления от могущества обладания, на визуальную направленность рацио вовне, так сказать вширь, но не ввысь, на внешние мыслительные образцы, в том числе образцы ценностные (потребительские и утилитарные ценности – успех, самовозвышение, когнитивный подъем как таковой).

Тем самым «новая иррациональность» отторгла человека от самого себя, от подлинной и чистой веры и подлинной и чистой цели, заменив ее новым тотемизмом, социальной, внешней фетишизацей. Данный культурный тотемный эксперимент пронизывает весь исторический путь иррационального архетипа, во всех его ипостасях, формах и состояниях. Более того, в этом отторжении от «человека духовного и внутреннего», в создании тотема сверхчеловека, соединились судьбы иррационального и эвристического архетипов, а в ряде периодов, особенно после 70-х годов 20 века вплоть до современности, они развиваются синхронно-деструктивно. Так осуществляется их культурно-мировоззренческое слияние и общая деструкция в территориальном и ресурсном экспансионизме, беспрерывном предательстве собственных высоких идеалов и неверно определенном целевом векторе развития – особенно векторе эгоистического обладания и тотальной зависимости от компаративизма, убивающего все, что связано с уникальностью единичной личности.

Ассимиляция, культурная, мировоззренческая, политико-экономическая, позитивно-научная, двух разновременных и разноплановых архетипов – иррационального и эвристического, минуя фазу обскурации (цивилизации) и патрилинейного архетипа, и, следовательно, возможности перехода на более высокий и более устойчивый уровень осмысления – это величайшая историческая ошибка, которую совершили элиты обоих упомянутых пластов в 20-50-е годы 20 века. Потому что они подмяли под себя мировую цивилизацию, подменив ее элитным либеральным консенсусом, либеральным геополитическим доминированием, проигнорировав тогда возможность цивилизационного синтеза, в том числе синтеза с социалистическим опытом в СССР, приняв на вооружение исключительно стратегию подавления, либеральной конкуренции и тотального уничтожения соперника (т. н. «агон уничтожающий»).

«Агон уничтожающий» и стремление к материально обусловленному эгоистическому успеху – единственная на сегодня паразитарная аутоагрессивная стратегия обоих архетипов – иррационального и эвристического – которая уже поставила их существование на грань катастрофы. Именно эта стратегия уничтожила изначально проявленный в либеральной иррациональности античный эвдемонизм (стремление к счастью), заменив его нарциссизмом, самовозвеличиванием, фобиями, либертарианством и анархизмом вместо изначального живого либерализма, вольнодумства и свободолюбия. Были утеряны навыки принятия адекватных решений, произошли разложение и бюрократизация элит, взрыв гражданских войн на фоне т. н. мультикультурализма – это на сегодня реальная картина состояния иррационального архетипа и близкого к нему архетипа эвристического.

Исторически иррациональный архетип выдохся, растеряв весь тот энергетический потенциал, который был в свое время у либеральной идеи, он уже не в состоянии перейти на следующий пассионарный цикл и, тем более, не в состоянии сопротивляться хаосу, где доминируют стихии архетипов маскулинного и рационального. Этот финал можно наблюдать на примере практически каждой отдельной нации и вообще национального устройства, которое создавалось 300 лет назад именно усилиями иррационального архетипа. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «элитно-бюрократический» архетип, в истории России проявлен от основания дома Романовых.

В то же время, очевидно, что у иррационального архетипа есть совершенно другой потенциал, который не связан со сферой материального богатства и вообще материальным обладанием, а именно его интеллект – кинестетический (по Гарднеру), артистический, игровой, который хорошо проявлен в многочисленных образцах эстетизации рационально-технической культуры, в общем креативном характере современного цифрового культурного слоя. Сохраняется также его неистребимое культурное эпикурейство, восходящее к древнейшим мифологическим слоям ритмических праздничных ритуалов, которое ярко проявляется в сфере искусства, особенно искусства изобразительного (импрессионизма, в частности), смехового и карнавального, юмора и сатиры, сближающего его с фемининным архетипом и свойственным ему аполлонически-дионисийским творческим вдохновением.

Кроме того, есть еще и другая, очень близкая ему сфера, и именно она задавала тон и темп в те времена – на протяжении почти 200 лет – когда либеральный иррационализм еще сохранял гуманность и гуманистические идеалы, образуя сферу т. н. социального темпа (по Русалову), и определяя высокую скорость социально-коммуникативных процессов, которая со временем стала заметно падать. Либеральный гуманизм, гуманистическое мировоззрение, остатки которого еще можно иногда наблюдать в его среде, могут по-прежнему темпорально обновить либеральную идею, вывести ее на новый этап линейного времени, само понимание которого родилось именно в либеральной среде.

Эти факторы могут быть той спасительной нишей, которые способны увести иррациональные культуры в будущее из того глубочайшего мировоззренческого тупика, в котором они сейчас находятся. Но для этого им придется уйти из тех обжитых пространств, где они пребывали все последние столетия – всей денежной и политико-экономической сферы, глобальной особенно, и погрузиться в подлинный мир человека, новую артистическую стихию творческой самоотдачи как массовой культуры, так и индивидуального искусства.

Сотериологические культуры

Сотериологические культуры (культуры и культы спасения) архетипически не отчетливы, поэтому их трудно выделить в отдельный архетип, но их значение для жизнеобеспечения устойчивости любого культурного развития неоценимо. К ним относятся все те области священного, сакрального присутствия в мировых религиях и в мифах о союзе Хаоса, Логоса и Космоса, которые сопровождают историю с древнейших времен, особенно ярко и отчетливо проявляясь в периоды именно хаоса, разлома, катастрофы, раскола, а также являясь в сакральных жертвенных обстоятельствах войн и жертвоприношений.

Сакральное присутствие как присутствие дискретное, ситуативное или событийное (панентеизм, «всё в Боге») описано в архетипах маскулинном, фемининном, патрилинейном и рациональном (акты пророчеств и любви, подвижничества, подвигов, самопожертвования, самоотдачи). Сакральное присутствие как присутствие средовое, разлитое в среде (пантеистическое, «Бог во всем»), свойственно архетипам созерцательному, иррациональному, матрилинейному и эвристическому, составляя пространство постоянной духовной подпитки, выбора цели, действия и намерения.

Кроме того, сотериологические культуры проявлены во всех тех культурных и мировоззренческих традициях Логоса, поиска Единого, которые развивались на протяжении веков, синтезируя Всеединство на языке понятий, в истории мысли это относится к мировоззренческим традициям и культурам свободомыслия и вольнодумства досократиков, Платона, Аристотеля, Плотина, христианского платонизма, пантеизма и гилозоизма, монадологии, Гегеля и Шеллинга, Фихте и Конта, идеям духа, природы и космоса у романтиков, русской религиозно-философской школы, особенно В. Соловьева, П. Флоренского, Л. Карсавина, С. Франка, А. Лосева, к мировоззрению гуманистов, восходящего к «идеалам блаженства» и преодоления глубинного противоречия антроподицеи.

Литература

1. Русалов В. М. Опросник структуры темперамента. М., IPRAN 1990.
2. Аверинцев С. С. Религия и культура. М. 1987
3. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. СПб. 2001.
4. Ассаджоли Р. Психосинтез. М. 1998
5. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб. 1993
6. Бахтин М. М. Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М. 1990
7. Буданов В. Г. Принципы гармонии как эволюционные синхронизмы. в сб. «Математика и искусство», С. 1996
8. Бычков В. В. Византийская эстетика. М. 1980
9. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М. 1990
10. Колесова Л. А. Золотая утопия. СПб. 2013
11. Колесова Л. А. Агональные времена. М. 2020
12. Колесова Л. А. Конфессиональный инвариант. М. 2020
13. Колесова Л. А. Сетевые фракталы в природе, обществе и культуре. в сб.Введение в теорию цифровой экономики. М. 2018
14. Олескин А. В. Децентрализованные сетевые структуры в цифровой экономике. В сб. Введение в теорию цифровой экономики. М. 2018
15. Колесова Л. А. Антропология сети. М. 2017
16. Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос, М. 1995
17. Геннеп ван А. Обряды перехода. М. 1999
18. Гроф С. Духовный кризис. М. 1996
19. Еремеев В. Е. Чертеж антропокосмоса. М. 1993
20. Жертвоприношение.М. 2000
21. Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М. 1988
22. Культурная антропология. СПБ. 1998
23. Лу куан Юнь. Даосская йога, алхимия и бессмертие. СПб. 1993
24. Лотман Ю. М. О семиосфере. Тарту 1984
25. Топоров В. Н. О ритуале.М. 1988
26. Тэрнер В. Символ и ритуал. М. 1983.
27. Леви Стросс К. Тотемизм сегодня. М. 2008
28. Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. М. 2001
29. Куайя Р. Игры и люди. М. 2007